22 октября – день рождения первого русского лауреата Нобелевской премии по литературе. «У вас есть нелюбимые буквы? – спрашивал он своего знакомого. – Вот я терпеть не могу букву «ф». А меня чуть-чуть не нарекли Филиппом».
Иван Алексеевич Бунин появился на свет в Воронеже ровно через полгода после Владимира Ульянова и умер в один год с Иосифом Джугашвили. Большевиков он, мягко говоря, не жаловал и в манифесте «Миссия русской эмиграции» дал такую оценку октябрьским событиям: «Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населённый могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освящённый богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культом и культурой. Что же с ним сделали? Заплатили за свержение домоправителя полным разгромом буквально всего дома и неслыханным братоубийством, всем тем кошмарно-кровавым балаганом, чудовищные последствия которого неисчислимы».
Ленин был для него «планетарным злодеем, осенённым знаменем с издевательским призывом к свободе, братству, равенству, высоко сидящим на шее русского «дикаря». По словам Бунина, он «явил миру нечто чудовищное, потрясающее, разорил величайшую в мире страну и убил миллионы людей». С этим мнением можно соглашаться или нет, но для Бунина революция была национальной трагедией. На этой позиции писатель остался до конца. В советскую Россию он так и не вернулся, хотя после Второй мировой войны такая возможность у него была. Разумеется, как любой эмигрант, Бунин тосковал по родине, но простить того, что сделали с его страной, так и не смог. После отъезда за границу он публикует дневники, в которых подробно описывает события в Москве и Одессе с 1918 по 1920 год. «Окаянные дни» – пожалуй, одна из самых пронзительных и трагичных вещей, созданных писателем.
Бунина отличала независимость и даже некоторый снобизм. «Я не червонец, чтобы всем нравиться», – любил повторять он. Его суждения нередко шли вразрез с общепринятыми оценками. Чехова, например, он считал посредственным драматургом, совершенно незнакомым с дворянским бытом. «Никаких «вишнёвых садов» в России не было», – досадливо морщился нобелевский лауреат.
Он часто повторял, что Достоевский – «прескверный писатель», и сердился, когда ему возражали. «Да, воскликнула она с мукой. – Нет, возразил он с содроганием... Вот и весь ваш Достоевский!.. Всех этих его сумасшедших Кирилловых, Свидригайловых, Иванов Карамазовых, всяких там Лядащенок или Фердыщенок я органически не выношу. Пусть весь мир скажет мне, что это гениально, не выношу – и точка», – говорил Бунин.
К современникам он был ещё более беспощаден. Исаака Бабеля называл «одним из наиболее мерзких богохульников». Мариенгофа – «пройдохой и величайшим негодяем», Набокова – «мошенником и словоблудом». По мнению Бунина, Горький был «чудовищным графоманом», Леонид Андреев – «запойным трагиком», Блок просто дурачил публику, а «про обезьяньи неистовства Андрея Белого и говорить нечего».
Особое место в этом ряду занимал Владимир Маяковский, которого Бунин ненавидел, считая «самым низким, самым циничным и вредным слугой» советской власти. «Маяковский прославился в некоторой степени ещё до Ленина, выделился среди всех тех мошенников, хулиганов, которые назывались футуристами. Все его скандальные выходки в ту пору были очень плоски, очень дёшевы, подобны выходкам Бурлюка, Кручёных и прочих. Но он их всех превосходил силой грубости и дерзости. Вот его знаменитая жёлтая кофта и дикарская раскрашенная морда, но сколь эта морда зла и мрачна! Вот он, по воспоминаниям одного из его тогдашних приятелей, выходит на эстраду читать свои вирши публике, собравшейся потешиться им: выходит, засунув руки в карманы штанов, с папиросой, зажатой в углу презрительно искривлённого рта. Он высок ростом, статен и силён на вид, черты его лица резки и крупны, он читает, то усиливая голос до рёва, то лениво бормоча себе под нос; кончив читать, обращается к публике уже с прозаической речью: – Желающие получить в морду благоволят становиться в очередь», – желчно писал Бунин о «великом пролетарском поэте».
Анну Ахматову он называл провинциальной барышней, оказавшейся в столице, и посвятил ей такое четверостишие: «Свиданье с Анною Ахматовой/ Всегда кончается тоской:/ Как эту даму ни обхватывай – Доска останется доской». Говорят, эту язвительную эпиграмму Ахматова помнила до конца своих дней.
В эмиграции Бунин написал свои лучшие произведения: «Митина любовь», «Солнечный удар», «Дело корнета Елагина», «Жизнь Арсеньева» и цикл рассказов «Тёмные аллеи».
В 1933 году он получает Нобелевскую премию, которой, по свидетельству современников, распорядился крайне нерационально. Возвратившись во Францию, он начал устраивать пирушки, раздавать «пособия» эмигрантам, жертвовать средства для поддержки различных обществ. Наконец по совету доброжелателей вложил оставшуюся сумму в какое-то «беспроигрышное дело» и остался ни с чем.
У писателя были свои чудачества. Он собирал коллекцию фармацевтических флаконов и коробочек, которая заполняла до краёв несколько чемоданов. Никогда не садился за стол, если оказывался тринадцатым по счёту. Однако этим его странности не ограничивались. Бунин панически боялся кладбищ и покойников. Боялся настолько, что даже не пришёл на похороны собственной матери. Тем не менее о смерти он говорил часто. Писатель Борис Зайцев вспоминал, как однажды в его присутствии Бунин засучил рукава рубашки. «Вот она, рука. Видишь? Кожа чистая, никаких жил. А сгниёт, братец ты мой, сгниёт... Ничего не поделаешь... Не могу принять, что прахом стану, не могу! Не вмещаю».
2 мая 1953 года Бунин делает последнюю запись в своём дневнике: «Это всё-таки поразительно до столбняка! Через некоторое очень малое время меня не будет – и дела, и судьбы всего будут мне неизвестны!.. И я только тупо, умом стараюсь изумиться, устрашиться!».
Через полгода его не стало. Он умер тихо, во сне. Это случилось в ночь с 7 на 8 ноября 1953 года. Бунина похоронили на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в пригороде Парижа.
