15 октября – день рождения Михаила Лермонтова. Дата в этом году некруглая, но высокий статус обязывает. Автор «Мцыри», «Демона» и «Маскарада» по праву стоит в авангарде русских писателей. 
Не стану повторять банальных фраз о том, что он величайший поэт, это понятно даже ребёнку. Не буду утомлять читателя,  пересказывая его биографию, она широко известна. Вместо этого я попытаюсь поделиться своим личным отношением к Лермонтову и к его стихам.  
Моё знакомство с этим поэтом началось с «Казачьей колыбельной». «Спи, младенец мой прекрасный,/ Баюшки-баю./ Тихо смотрит месяц ясный/ В колыбель твою./ Стану сказывать я сказки,/ Песенку спою;/ Ты ж дремли, закрывши глазки,/ Баюшки-баю», – негромко напевала моя прабабушка, и эти простые слова навсегда врезались в мою память. В голове возникали образы. Терек гнал свои волны по камням. Казачка провожала сына в поход, а по берегу реки полз горец с остро наточенным кинжалом. 
Следующей встречей с Лермонтовым стала книжка-раскраска «Бородино». «Уланы с пёстрыми значками» и «драгуны с конскими хвостами» были изображены старательно и реалистично, но дело даже не в рисунках. Благодаря стихам в голове снова сложились картинки. Ворчливые старые вояки, точившие перед боем свои штыки, хват-полковник с пламенным призывом умереть под Москвой, мундиры, знамёна, кивера, пушки, ядра, кони, люди… Все персонажи были живыми, а описание боя вызывало трепет и восторг. «Вам не видать таких сражений!../ Носились знамена, как тени,/ В дыму огонь блестел,/ Звучал булат, картечь визжала,/ Рука бойцов колоть устала,/ И ядрам пролетать мешала/ Гора кровавых тел». От этих слов по спине бежали мурашки, и, наверное, именно тогда я впервые почувствовал волшебную силу поэзии. 
Потом были «взрослые» книжки «Беглец» и «Демон», против которого очень возражала моя прабабушка. Думаю, она была права, и ребёнку такие вещи читать не стоит. В этой поэме «очарование зла» абсолютно и безусловно. 
Долгое время Лермонтов был моим любимым поэтом, и, по сути, я рос вместе с ним. Сначала мне нравились его юношеские стихи, потом более зрелые вещи. В какой-то момент я сравнялся с поэтом возрастом и стал понимать его гораздо лучше. 
 «Без вас хочу сказать вам много,/ При вас я слушать вас хочу;/ Но молча вы глядите строго,/ И я в смущении молчу./ Что ж делать?.. Речью неискусной/ Занять ваш ум мне не дано.../ Всё это было бы смешно,/ Когда бы не было так грустно...». Кто из нас не испытывал подобных чувств? Но только Лермонтову удалось выразить их так гениально и просто. 
Если судить по стихам, его отношения с женщинами складывались не совсем удачно, и тут, думаю, уместно вспомнить Пушкина, у которого в этом деле не было промахов. В юности Лермонтов пытался ему подражать, но, по сути, они совершенно не похожи – ни в жизни, ни в творчестве. Пушкин – солнечный гений. Его поэзия пропитана светом и любовью к окружающему миру. Лермонтов – совсем другое дело. Складывается впечатление, что на этой земле ему было неуютно. Во многих стихотворениях  нескрываемый скепсис и печаль, не свойственные молодым людям. «Уж не жду от жизни ничего я,/ И не жаль мне прошлого ничуть;/ Я ищу свободы и покоя!/ Я б хотел забыться и заснуть!». Это пишет человек, которому нет ещё и тридцати. Поцелуй для него – отрава, слёзы – не очищение, а горечь, улыбки коварны, женщины лицемерны, друзья ненадёжны... 
«Пушкин – Солнце русской поэзии, а Лермонтов – её Луна».  Не помню, кто автор этой фразы, но подмечено точно. «Мы пьём из чаши бытия/ С закрытыми очами,/ Златые омочив края/ Своими же слезами;/ Когда же перед смертью с глаз/ Завязка упадает,/ И всё, что обольщало нас,/ С завязкой исчезает;/ Тогда мы видим, что пуста/ Была златая чаша,/ Что в ней напиток был – мечта,/ И что она – не наша!». Эти строчки Лермонтова не идут ни в какое сравнение с жизнеутверждающими пушкинскими: «Что смолкнул веселия глас?/ Раздайтесь, вакхальны припевы!/ Да здравствуют нежные девы/ И юные жёны, любившие нас!/ Полнее стакан наливайте! На звонкое дно/ В густое вино/ Заветные кольца бросайте! Подымем стаканы, содвинем их разом!/ Да здравствуют музы, да здравствует разум! Ты, солнце святое, гори!/ Как эта лампада бледнеет/ Пред ясным восходом зари,/ Так ложная мудрость мерцает и тлеет/ Пред солнцем бессмертным ума./ Да здравствует солнце, да скроется тьма!». 
Речь, как вы сами понимаете, не о масштабе литературного дара, а о поэтических интонациях. Об отношении авторов к жизни. 
Их гибель была похожа только формально. Пушкин защищал честь жены, а Лермонтов стал жертвой своего язвительного характера. Его убийца Мартынов просил не насмехаться над ним в присутствии дам, но старый друг не внял этой просьбе. 
Смерть поэты тоже встретили по-разному. Один – у подножия горы Машук, на Кавказе, вдали от дома. Другой – на собственном диване, в окружении семьи и друзей. Пушкин ушёл из жизни, как христианин, – простив врагов и примирившись с Богом. Лермонтов сделать этого не успел – он умер мгновенно. 
Язвительности ему, конечно, было не занимать. Взять хотя бы посвящение «Глупой красавице»: «Амур спросил меня однажды,/ Хочу ль испить его вина./ – Я не имел в то время жажды,/ Но выпил кубок весь до дна./ Теперь желал бы я напрасно/ Смочить горящие уста,/ Затем, что чаша влаги страстной,/ Как голова твоя, пуста».
А вот другая эпиграмма, тоже адресованная женщине: «Делись со мною тем, что знаешь;/ И благодарен буду я./ Но ты мне душу предлагаешь:/ На кой мне чёрт душа твоя!..». 
С годами его стихи нравятся мне всё больше, и я часто задаюсь вопросом, каким бы стал Лермонтов, доживи он лет до шестидесяти? Представить его плешивым пензенским помещиком и отставным полковником как-то не получается. Поэт в окружении детей и внуков, «давящий мух» в своём имении, не «монтируется» с привычным образом бунтаря. Да и о чём бы он стал писать? О прелестях деревенской жизни? Это вряд ли... Для нас он навсегда останется высоколобым худеньким поручиком, влюблённым в Кавказ и говорящим людям то, что о них думает.