Имя Семёна Липкина неразрывно связано с кабардино-балкарской литературой. Возьмите советскую книжку местного классика, писавшего стихи на родном языке, и в оглавлении вы обязательно прочтёте: «Перевод Семёна Липкина».
В 1972 году он писал Кериму Отарову: «Вы начали воевать раньше, чем положено, но зрелость Вашей поэзии радует всех, кто любит и ценит её ароматные плоды. Пусть расцветают Ваши рифмы, пусть звенят Ваши строфы на языке нартов, на языке Кязима и Кайсына, на языке благородного балкарского народа. Желаю Вам здоровья, счастья, новых творческих свершений».
Липкин много и плодотворно сотрудничал с поэтами нашей республики и в 1957 году стал заслуженным деятелем искусств Кабардино-Балкарской АССР. Он перевёл на русский язык стихи Бекмурзы Пачева и Кязима Мечиева, Кайсына Кулиева и Алима Кешокова. Благодаря ему Нартский эпос стал доступен всем читающим на русском языке.
Переводами Липкин занялся ещё до войны вместе с Арсением Тарковским, Марией Петровых и Аркадием Штейнбергом. Вот что писал об этом сам переводчик: «Наш старший друг Георгий Шенгели стал работать в Гослитиздате в редакции литератур народов СССР. Он привлёк нашу четвёрку к переводам. Это определило всю дальнейшую нашу жизнь. Сначала мы смотрели на свою работу как на источник заработка, но потом увлеклись всерьёз. Мы стали изучать историю народов, с языков которых переводили, их быт, обычаи, религиозные верования, их грамматику и синтаксис, основы их стихосложения. Трудились упорно и любовно, исполненные чувства ответственности перед развивающимся национальным самосознанием. Мы познакомились и подружились с поэтами Востока, с учёными и знатоками. В переводческой работе меня больше всего привлекало воссоздание на русском языке памятников эпической поэзии – «Шах-наме» Фирдоуси, поэм Джами и Навои, эпоса калмыков «Джангар», киргизов – «Манас», татар – «Едигей», кавказских «Нартов», пространные эпизоды индийской «Махабхараты»... Когда в эпоху сталинского геноцида решили ликвидировать как нации калмыков, чеченцев, ингушей, балкарцев, карачаевцев, крымских татар, я с ума сходил от невыносимой боли, я плакал по ночам, вспоминая высланных друзей. Эта боль мучает меня и поныне».
К чужой истории, религии и культуре он всегда прикасался бережно, и корни такого отношения, как это нередко бывает, нужно искать в детстве. «Мне было восемь лет, когда я поступил в пятую одесскую гимназию, в старший приготовительный класс, – вспоминал переводчик. – В нашем околотке я был единственным неправославным мальчиком, ставшим учеником казённой гимназии. Шёл 1919 год, городом овладела добровольческая армия Деникина. Экзамены были трудными, так как, чтобы быть принятым, мне надо было сдать все предметы только на пятёрки. Особенно запомнился тот экзамен, который принимали сразу три преподавателя – русского языка, истории и закона Божьего. Я должен был прочесть стихотворение «с выражением», объяснить его грамматический строй, назвать коренные слова (то есть с буквой «ять»), ответить на вопросы, связанные с историей. Стихотворения подбирались экзаменаторами соответствующим образом. На мою долю выпала пушкинская «Песнь о вещем Олеге». Дело пошло хорошо, я даже ответил на вопрос историка, как называлась столица хазарского царства – Итиль: этого в учебнике не было, историк ко мне придирался, но я знал об этом городе, потому что любил читать книги по истории средних веков. Книгами меня снабжали соседи по двору – старшеклассники. Но историк вдруг спросил: «На каком языке говорили хазары?». Я был достаточно смышлен, чтобы понимать, что ответить «на хазарском» было бы ошибкой, здесь – явная ловушка, и, отчаявшись, сказал: «Не знаю». Тем самым отрезал себе дорогу в гимназию. За меня заступился батюшка: «Нельзя так»,– сказал он историку. Мне вывели пятёрку». Позднее Семён Липкин познакомился с этим священником и дружил с ним вплоть до студенческих лет – до тех пор, пока отца Василия не выслали на Соловки.
По совету земляка Эдуарда Багрицкого молодой Липкин переезжает в Москву. Здесь он знакомится с Мандельштамом, Андреем Белым, Пастернаком. Его стихотворение «Леса» хвалит Горький. Липкин публикуется в толстых столичных журналах – в «Новом мире», «Октябре», «Молодой гвардии»... Он сходится с Тарковским, Петровых, Штейнбергом, однако литературная судьба всех четверых складывается непросто. «В начале пути нас съела РАПП; она ведь пыталась и более крупную дичь сожрать. Но когда и её ликвидировали, ничего для нас не изменилось, – рассказывал Липкин. – Дело было не в нашем политическом направлении, само вещество наших стихов было чуждо тому, что печаталось. «Мы начинали без заглавий, чтобы окончить без имён», – скажет за всех нас Мария Петровых. Конечно, в конце концов получилось лучше, чем она предсказывала, но напомню, что у Тарковского первая книга «Перед снегом» вышла, когда ему было пятьдесят пять лет, у меня – «Очевидец», когда мне стукнуло пятьдесят шесть. Петровых в это же время выпустила в Армении в свет одно только «Дальнее дерево», половину её книжечки составляли переводы. Штейнберг умер, так и не издав ни одной своей книги, не дожив до персональной выставки своих картин... Первая книга моих стихов «Очевидец» вызвала сочувственные отклики в журналах и газетах. В «Новом мире» о ней написал Кайсын Кулиев. Но примерно через год после выхода книги на меня обрушился сильный удар. Чёрт попутал меня прочесть сборник эпических поэм Южного Китая. Среди создателей поэм был народ, чьё название меня поразило: И. Подумать только, целый народ вмещается в одну букву! Я написал стихотворение «Союз». По недоразумению (я в нём не виноват) «Союз» был напечатан и в «Дне поэзии», и в журнале «Москва». Я писал: «И простор, и восторг, и унылость/ Человеческой нашей семьи – /Всё вместилось и мощно сроднилось/ В этом маленьком племени И... /Без союзов словарь онемеет, /И я знаю: сойдёт с колеи, /Человечество быть не сумеет/ Без народа по имени И». Не Бог весть какая оригинальная мысль: даже самое маленькое племя вносит свой вклад в общечеловеческую культуру, истребление даже самого малого племени – тяжкая рана всего человечества. Но газета «Ленинское знамя» заявила, что речь идёт об Израиле. Меня обвинили в сионизме. Газету поддержали книги вроде «Фашизм под голубой звездой». Возражения синологов, что на юге Китая действительно существует народ И (кстати, гонимый тогда Мао Цзедуном), да и то, что в моём стихотворении люди молятся богам в кумирне, а евреи, как известно, народ монотеистический, не могли ни в чём убедить моих преследователей, впрочем, они и не хотели убеждаться...», – писал Липкин много лет спустя.
Его снова перестали печатать, и он жил исключительно переводами. В конце семидесятых вместе с Аксёновым, Ахмадулиной, Битовым, Вознесенским, Искандером Липкин принял участие в альманахе «Метрополь», запрещённом советской цензурой. В результате пострадали два самых молодых автора – Евгений Попов и Виктор Ерофеев. Их исключили из Союза писателей. Протестуя против такого произвола, Липкин тоже выходит из союза, в котором состоял со дня его основания в 1934 году. Вместе с ним писательскую организацию покинули писатель Василий Аксёнов и поэт Инна Лиснянская. «На нас обрушился обвал экономических санкций, – вспоминал переводчик. – Не только наши оригинальные стихи, но и переводные изымались из библиотек. Заказывались новые переводы, они делались на скорую руку, без знания языка, истории народа, его души. Мне хорошо известно, что некоторые читатели и литераторы Средней Азии, Поволжья, Северного Кавказа были этим возмущены, но приходилось молчать. Союз писателей замыслил сурово наказать переводчиков, а получилось так, что оскорбили национальные чувства читателей и писателей в республиках».
Его стихи стали публиковать только в конце восьмидесятых. Но ещё в 1961 году Анна Ахматова подарила поэту свою книжку с дарственной надписью: «С. Липкину, чьи стихи я всегда слышу, а один раз плакала»…
Эдуард БИТИРОВ