После восстания на Сенатской площади многие декабристы были отправлены в сибирскую ссылку, а затем служили на Кавказе. Был среди них и Андрей Евгеньевич Розен. Он оставил после себя «Записки декабриста», на которых и будет основан наш сегодняшний рассказ.
Поручик лейб-гвардии Финляндского полка, барон Розен не был членом тайных обществ, но присутствовал на совещаниях декабристов. 14 декабря 1825 года он вместе с офицерами своего полка присягнул императору Николаю I, после чего преспокойно отправился на Сенатскую площадь. 
В своих воспоминаниях Розен подробно описывает события того рокового дня. Первой жертвой восстания стал генерал-губернатор Санкт-Петербурга Михаил Милорадович, который вёл переговоры с бунтовщиками. О нём декабрист пишет с явной симпатией: «Граф Милорадович, любимый вождь всех воинов, спокойно въехал в каре и старался уговорить солдат; ручался им честью, что государь простит им ослушание, если они тотчас вернутся в свои казармы. Все просили графа скорее удалиться; князь Е. П. Оболенский взял под узду его коня, чтобы увести и спасти всадника, который противился; наконец Оболенский штыком солдатского ружья колол коня его в бок, чтобы вывести героя из каре. В эту минуту пули Каховского и ещё двух солдат смертельно ранили смелого воина, который в бесчисленных сражениях и стычках участвовал со славою и оставался невредимым; ему суждено было пасть от русской пули». Тут мемуарист явно «путается в показаниях». Во-первых, солдаты в Милорадовича не стреляли. Когда пулю Каховского извлекли из его груди, генерал её внимательно рассмотрел и был очень рад, что она выпущена из пистолета, а не из солдатского ружья. Во-вторых, Оболенский колол штыком не коня, а всадника. Этот факт был засвидетельствован судебными медиками. 
Розена приговорили к десяти годам каторги, но потом срок сократили до шести лет. Декабриста привезли в Читинский острог, а спустя три года к нему приехала жена Анна Васильевна Малиновская – дочь первого директора Царскосельского лицея.
По отбытии срока Розен был определён на поселение в город Курган Тобольской губернии. Летом 1832 года он прибыл туда вместе с женой и двумя сыновьями, рождёнными в ссылке. В Кургане ссыльный купил дом и занялся садоводством и земледелием.
Через пять лет, по «высочайшему повелению государя», Розена направили рядовым в отдельный Кавказский корпус. Незадолго до этого он сломал ногу и передвигался на костылях, однако, несмотря на это, выехал вместе с семьёй к месту своего назначения. 
«…Проехав землю донскую, въехали в область Кавказскую, – писал Розен в своих «Записках». – В Ставрополе узнал я, что мои товарищи, выехавшие из Сибири прежде меня, были уже размещены по полкам на Кавказской линии. Только А. И. Одоевский был отправлен в Грузию, и мне назначено было ехать в Тифлис…».
Далее автор описывает станицу, с которой в то время начиналась Военно-грузинская дорога: «Екатериноград – большое селение или станица линейных казаков с таможнею и карантином. Хозяин моей квартиры, казачий урядник, объявил, что мне придётся остаться у него дня два, пока не отправится оказия во Владикавказ. Чтобы узнать дело наверно, я пошёл к начальнику станицы, майору Макарову, которого застал в постели с растянутою переломленною ногою; вокруг стояло несколько человек черкесов, они посыпали рану белым порошком. Мои костыли вызвали также участие больного. Майор, лихой наездник, танцор и славный офицер, страдал не от ружейной пули или сабельного удара, но имел несчастье выскочить из коляски, которую понесли лошади, и переломить себе ногу ниже колена… Для большей безопасности Макаров советовал мне дождаться отправки команды и под её прикрытием следовать… до Владикавказа… Дважды в неделю отправлялись почта, проезжающие, провиант и казённые вещи из Екатеринограда во Владикавказ; это расстояние в 105 верст называется военною дорогою, а отправки с вооружёнными проводниками называются оказиями…».
Из Екатериноградской выехали рано утром. «Волы двинули телеги с провиантом за станицу и остановились на равнине; туда же ехали наши экипажи, почтальон с письменными и посылочными чемоданами и карета вольного семейного аптекаря; наконец привлекли заряженную пушку, при ней артиллерист с дымящимся фитилём, за пушкою прибыла команда пехоты и прискакал конный конвой, десяток казаков. Казаки разделились по обеим сторонам транспорта, пехота отрядила авангард и арьергард, барабанщик ударил подъём, и медленным ровным шагом потянулся длинный ряд обоза».
Описывая первое впечатление от вида Кавказского хребта, декабрист не скрывает своего восторга: «Чрез полчаса густой туман рассеялся, и неожиданно представилась зрению чудная картина. Кавказские горы. Как белые облака на горизонте, от Каспия до Понта, тянулись горы длинным рядом, блистали от солнечных лучей, как полированный кристалл, волнисто переливались и сливались в цвет нежный и серебристый; ледяные вершины отсвечивались то золотистым, то розовым цветом; весь хребет высоких гор прерывался в двух местах громадными исполинами: Эльбрусом и Казбеком… Вся Кабарда есть обширная равнина с превосходнейшими пастбищами: из ущелий гор в весеннее, летнее и осеннее время, когда везде хороший подножный корм, спускаются отважные горцы-наездники на добычу. Эти нападения и грабежи заставили принять строгие предосторожности. Мы двигались шаг за шагом, так что я мог на костылях не отставать от команды и беседовать с солдатами... На половине перехода сделали привал на часок… После отдыха тронулись прежним порядком и часу в пятом пополудни пришли на ночлег в Пришибскую крепость». 
Сейчас Пришиб – это часть города Майского, но во времена Розена всё было иначе. «Не воображайте себе крепости с каменными стенами, глубокими рвами и подъёмными мостами, – пишет декабрист. – Земляной окоп с четырьмя бастионами, окружающий казарму, два-три дома и духан, или постоялый дом, или кабак – вот крепость на военной дороге. При въезде и выезде поставлены палисады, на валу – пушки и денно и нощно старательный караул, который мало надеется на вал и на пушку, но много на штык свой. Весь гарнизон такой крепости состоит из одной или двух рот, из двух офицеров и доктора. Дважды в неделю видят они проезжающих на ночлеге и по очереди конвоируют их… На другой день продолжали путь тем же порядком, но с другим конвоем, с другою пушкою… Верст за десять до Владикавказа… близ дороги видны отдельные дворы переселившихся мирных черкесов, поступивших в подданство России. Я приказал ямщику, нанятому прямо из Екатеринограда, остановиться и зашёл в ближайший от дороги двор. Тут жил горец-земледелец; его одежда, обувь, осанка – все чисто черкесские… Внутри дома на стене висели ружья, шашки и кинжалы. Хозяйка со взрослою дочерью и с детьми очищали просо; хозяин поднёс мне питьё из проса вроде кумыса или водки неприятного вкуса. Из соседнего двора прибежали черкешенки… Мужчины… невольно обращали на себя внимание стройностью стана, хорошо примеренною одеждою, маленькою, гладко обутою ногою и ловкостью походки…».
В Тифлисе рядового Розена зачислили в Мингрельский егерский полк, но полноценной службы он нести, разумеется, не мог. В ответ на его прошение царь велел перевести декабриста в Пятигорск, «где он найдёт все способы лечения». 
«В марте снова собрались в путь, обратно чрез Кавказские горы, – пишет Розен. – Из Владикавказа до Екатериноградской станицы… мы этот раз ехали без оказии, имея при себе семь вооружённых солдат. На половине дороги ночевали. В это время года нет большой опасности, оттого что кони горцев тощи и нет подножного корму…».
В Пятигорске Розена зачислили в 3-й линейный Кавказский батальон, но начальник войск Кавказской линии, лично знавший декабриста, ходатайствовал о его увольнении по состоянию здоровья. В январе 1839 года рядовой Розен вышел в отставку, «с дозволением проживать под строгим надзором, безвыездно на родине в Эстляндской губернии».