Сегодня герой нашего рассказа – Моисей Фридлянд. Он же Мигель Мартинес, он же Михаил Кольцов. Революционер, большевик, красноармеец. Знаменитый журналист и редактор.
В 1932 году Кабардино-Балкарию посетили столичные корреспонденты. Спустя год вышел специальный номер журнала «Огонёк», целиком посвящённый нашей республике. В очерке «Новый этикет» Кольцов так описывал Нальчик того времени: «Милый Нальчик – неожиданная встреча, приятный сюрприз в скучном однообразии запылённых терских станиц. Это не пыльный и провинциальный Георгиевск, это и не кустарный и лжестоличный Кисловодск. Маленький Нальчик не пыжится, как большая деревня, до смерти захотевшая стать городом. У Нальчика стиль и достоинство, пусть самой крохотной, но столицы. Его центральная Кабардинская улица, залитая асфальтом, освещённая фонарями и витринами, по-московски деловита, оживлена, без местечковой базарности... Городской музей, интереснейшее собрание по истории материальной культуры Кавказа, с трудом вмещается в пятикомнатном приземистом домике. Он мог бы развернуться в один из интереснейших музеев края. А ведь этот домик был самым большим и самым красивым в царской слободе Нальчик. Здесь жил сам начальник округа, наводя благонравие и злобный страх на прохожих. Сейчас у новой огромной центральной площади Нальчика громоздятся вверху, уже перетягиваются крышами многоэтажные здания правительства, Дворца культуры, Дома снабжения, почты и телеграфа, достраиваются и прихорашиваются несколько гостиниц… Проскакав верхом 60 километров из Чегемского ущелья на Кабардинскую улицу, поражаешься успехам цивилизации гораздо больше, чем путешествуя из Кременчуга в Париж».
Читать всё это, конечно, лестно, но складывается впечатление, что материал заказной. Не иначе, Бетал Эдыкович постарался, попросил Кольцова прославить республику, а тот и рад стараться. Ну посудите сами, какая «московская деловитость» в Нальчике начала 30-х? А как вам царский чиновник, «наводящий благонравие и злобный страх»? По-моему, полная чушь, но бумага, как известно, всё стерпит.
Товарищ Кольцов, конечно, обладал выдающимися способностями и бойким пером, но его цинизм и беспринципность не имели чётко очерченных границ. Прикажет партия писать хвалебную статью – пожалуйста. Прикажет разгромную – тоже никаких проблем.
Он всегда держал руку на пульсе времени, а проще говоря, был профессиональным конъюнктурщиком.
Во время антирелигиозной кампании Кольцов настаивал на сносе собора, построенного в XIV веке на территории Симонова монастыря. После взрыва архитектурного шедевра он публикует восторженно-циничный репортаж: «Нет, это замечательно! Собор раздробился на совершенно отдельные, разъединённые цельные кирпичики. Они лежат, как горка сахара рафинада, слегка обсыпанные известковой пудрой, годные хоть сию минуту для новой постройки! Из них, из освободившихся молекул старого будет построено трудящимися нечто новое, другое, не крепость для князей церкви, а дворец для самих трудящихся».
Свои взгляды этот человек менял чаще, чем носки, и, судя по всему, делал это небескорыстно. Сначала воспевал Троцкого, потом переключился на Сталина. И тут его талант раскрылся в полной мере. Полемизируя с западной прессой, Кольцов пишет: «Диктатор, глава коммунистов»? Да, глава в Центральном комитете так же, как главой состоит избранный всякой ячейкой секретарь. Рабочий класс не жмурится пугливо от слова «диктатура». Он пришёл с этим словом к власти, к борьбе и с ним идёт к социализму, к бесклассовому обществу. «Хитрый, жесткий»? Да, по нашему рабочему поручению. Попробовал бы он без этого иметь дело с капиталистическим миром, маневрировать в штурмовую историческую погоду в окружении опытных и хитрейших врагов! «Миролюбив, но воинственен»? Да, это противоречиво. Конечно, заграничные зеваки столбенеют, узнав, что красные войска, переступив маньчжурскую границу, нанеся жестокие потери распоясавшимся белокитайцам, не ринулись, как всякая другая армия, дальше, а вернулись назад, на свою территорию».
Во время коллективизации он снова на коне: яростно обличает кулаков и саботажников. Впрочем, не только их. В начале 30-х его внимание привлёк случай в одном украинском колхозе. Подумать только, руководство выдало крестьянам часть собранного зерна. Такого безобразия Кольцов стерпеть не мог и откликнулся гневным фельетоном «Как пускать хлеб по ветру». Не стесняясь в выражениях, он пишет: «Хлеб частью разожрали, роздали, дали разворовать». Непонятно, почему попытка накормить голодных крестьян вызывает у автора такую злобу.
Михаил Кольцов не только обличал внутренних врагов и воспевал советскую действительность, но и был известным журналистом-международником. Поговаривают, что он сотрудничал с НКВД и поэтому свободно разъезжал по Европе. Куда бы Кольцов ни приехал, смысл его корреспонденций сводился к «бедственному положению трудящихся и их борьбе против капитала». В очерках «Садясь за стол» и «Чёрная долина» журналист описывает ужасы, творящиеся в Германии. «Вы знаете, что семья германского рабочего обедает половинкой огурца и мечтает о нормах советских столовых? А немецкий шахтёр, укравший мешок угля, получает два месяца тюрьмы!!!». И заметьте, написано это в 1932 году, когда в СССР уже действовал «закон об охране социалистической собственности», согласно которому за мешок угля запросто можно было сесть на десять лет. Однако Кольцова такие вещи, видимо, не смущали.
Его таланты снова оказались востребованы после того, как в некоторых областях страны начался голод. Весть о нём долетела до Европы, однако либеральные газеты намеренно эту информацию не печатали. Зато белоэмигрантская пресса публиковала сообщения практически ежедневно. Кольцову поручили любыми средствами дискредитировать «клеветников», и он придумал хитроумную комбинацию. Вскоре в редакцию одного из парижских изданий пришло «письмо от горожанки из Екатеринослава». Приведу короткую цитату: «Возьми меня отсюда, родной. Не могу больше держаться! А Серёжа умирает, без шуток, поверь. Держался до августа кое-как, но больше держаться не может. Если бы ты был, Лёша, здесь, ты понял, ощутил бы весь ужас. Большевики кричат об урожае, а на деле – ничего, на деле – гораздо голоднее даже стало, чем раньше. И что самое страшное: терпя, страдая, не видишь слабейшей надежды на улучшение. Как билось сердце тридцатого августа, когда на Садовой я увидела у здания городской тюрьмы толпу, разбивавшую автомобиль наркомпрода, услышала яростные, злые крики: «Хлеба!». Но едва показался броневик, как толпа разбежалась, словно зайцы». На самом деле это фальшивка, написанная самим Кольцовым. Казалось бы – абсурд. Зачем советскому журналисту сочинять такое, но не спешите с выводами. В тексте есть криптограмма. Если соединить первые буквы каждого пятого слова, получается: «Наша белобандитская газета печатает всякую клевету об СССР». Письмо содержало и другие ловушки, например, упоминание наркомпрода, ликвидированного ещё в 1923 году. После того как письмо было опубликовано, Кольцов принялся обличать, подрывая доверие западной публики к любым сообщениям о голоде в СССР. Кроме того, он выступил с ехидным фельетоном в советской прессе, подробно описав свою провокацию.
Находясь в Испании, Кольцов публикует очерк, восхваляющий наркома Ежова, «чудесного несгибаемого большевика, который дни и ночи, не вставая из-за стола, стремительно распутывает и режет нити фашистского заговора».
Совсем в другом ключе написан материал о подследственных по московскому делу. Тут автор не стесняется в выражениях, называя Бухарина «валдайской девственницей в правотроцкистском публичном доме». В фельетоне также упоминаются «стекло, гвозди и железные опилки, подсыпанные в муку, масло и молоко» и «газ, которым вредители отравляли рабочих в шахтах».
Из Испании Михаил Кольцов вернулся настоящим героем. Его избрали депутатом Верховного Совета, назначили главным редактором «Правды». Однако судьба готовила ему сюрприз совсем иного рода. Об этом можно было догадаться после аудиенции в Кремле.
– У вас есть пистолет? – спросил его Сталин.
– Есть, – ответил Кольцов.
– А вы не собираетесь из него застрелиться?
– Нет, с какой стати?
– Я бы на вашем месте знал, как поступить со своим оружием, – подвёл итог «вождь и учитель».
12 декабря 1938 года Кольцова арестовали. Для многих это стало неожиданностью. Историки до сих пор гадают: за что? На следствии он признался в антисоветской деятельности и шпионаже и оговорил несколько десятков человек.
В феврале 1940 года Фридлянда расстреляли.
