В октябре 1936 года Кабардино-Балкарская автономная область праздновала пятнадцатилетие. Юбилей отмечали широко и с размахом, и в Нальчик съехалось много именитых гостей.
В числе приглашённых были два маститых детских писателя, находившихся в постоянной конфронтации. Фамилии Чуковского и Маршака всегда стояли рядом, они вместе выступали на писательских съездах, конференциях и семинарах, но отношения оставались натянутыми. Это была даже не вражда, а ревнивое соперничество двух талантливых и амбициозных людей. Осенью 1936 года писатели вместе отдыхали в санатории в Кисловодске. Чуковский писал в Москву сыну Николаю: «Маршак интригует даже здесь и отравляет мне воздух…». К тому времени Чуковский и Маршак уже прославились своими детскими произведениями, а руководитель Кабардино-Балкарии Бетал Калмыков хотел, чтобы на юбилее было как можно больше знаменитостей, и пригласил писателей в Нальчик.
В альманахе «Чукоккала», который Чуковский вёл много лет, сохранился экспромт Маршака, написанный на бланке секретаря Кабардино-Балкарского областного Дома художественного воспитания детей: «Чуковскому Корнею/ Пишу я ахинею,/ Чуковскому Корнею/ Почтенье и привет!/ Прими, Корней Чуковский,/ Привет мой Маршаковский,/ Прими, Корней Чуковский,/ И здравствуй много лет!». Сверху рукой Чуковского приписано: «Пьяный Маршак под лезгинку»…
Вернувшись в Кисловодск, Чуковский снова пишет сыну: «Я был в Кабардино-Балкарии – в Нальчике. Познакомился с Беталом Калмыковым, видел целодневное народное празднество, был на банкете с Будённым и Постышевым и очень жалел, что мне не 32 года: всё это так баснословно, легендарно, изумительно, радостно. Сейчас сижу у здания нарзанных ванн и жду, когда приедет наш автобус». А вот другая цитата из его письма: «Сегодня уезжает Маршак. На прощанье мы с ним расцеловались, хотя за последние 3-4 месяца он только и делает, что предаёт меня оптом и в розницу. И здесь, и в Нальчике, ставил мне подножку за подножкой. Эгоцентрическая хавронья!».
Как тут не вспомнить строчки, посвящённые Самуилу Яковлевичу одной знакомой поэтессой: «Уезжая на вокзал,/ Маршак Чуковского лобзал,/ А приехав на вокзал,/ «Ну и сволочь», – он сказал./ Вот какой рассеянный/ С улицы Бассейной».
В начале двадцатых годов литературным секретарём Чуковского был Евгений Шварц, в дальнейшем автор «Обыкновенного чуда», «Тени», «Дракона» и «Сказки о потерянном времени». В своём очерке «Белый волк» он описывает Чуковского без ретуши, и этот достаточно критичный портрет ломает привычный образ доброго дедушки, окружённого маленькими детьми. Вот всего лишь несколько цитат.
«Он был окружён как бы вихрями, делающими жизнь возле него почти невозможной. Находиться в его пределах в естественном положении было немыслимо, как в урагане посреди пустыни. И, к довершению беды, вихри, сопутствующие ему, были ядовиты». «Корней Иванович глядел на меня, прищурив один глаз, с искренней ненавистью. Но я не обижался. Я знал, что чувство это вспыхивает в душе его само по себе, без всякого повода, не только ко мне, но и к близким его. И к первенцу Коле, и к Лиде, и, реже, к Бобе, и только к младшей, к Муре – никогда».
В те годы Чуковский занимался литературной критикой. Шварц вспоминал, что «Маршак не раз говорил о нём: «Что это за критик, не открывший ни одного писателя». И вместе с тем какая-то сила угадывалась, всё время угадывалась в нём. И Маршак же сказал о Чуковском однажды: «Он не комнатный человек».
Все анекдоты о вражде его с Маршаком неточны. Настоящей вражды не было. Чуковский ненавидел Маршака не более, чем всех своих ближних. Просто вражда эта была всем понятна, и потому о ней рассказывали особенно охотно. Во время съезда писателей, узнав, что Маршак присутствовал на приёме, куда Чуковский зван не был, этот последний нанёс счастливцу удар по своей любимой системе.
– Да, да, да, – пропел Чуковский ласково. – Я слышал, Самуил Яковлевич, что вы были на вчерашнем приёме, и так радовался за вас, вы так этого добивались.
Встретив в трамвае Хармса, Корней Иванович спросил его громко, на весь вагон:
– Вы читали «Мистера Твистера»?
– Нет, – ответил Хармс осторожно.
– Прочтите! – возопил Корней Иванович. – Прочтите. Это такое мастерство, при котором и таланта не надо. А есть куски, где ни мастерства, ни таланта: «Сверху над вами индус, снизу под вами зулус» – и всё-таки замечательно».
Маршак и Чуковский были соперниками даже в мелочах. «Бессонница моя дошла до предела, – жаловался Корней Иванович одному общему знакомому. – Ночами я бегаю по комнате и вою. Доходит до того, что я бью себя кулаком по своему дурацкому черепу до синяков». Когда Маршак об этом узнал, он не захотел уступать Чуковскому: «А я в таких случаях падаю на пол и кусаю ковёр!».
Однажды Аркадий Райкин рассказал Маршаку о своей встрече с Чуковским в Переделкино. Писатель уговаривал артиста зайти к нему на дачу. Всё это сопровождалось пафосными выкриками, коленопреклонениями и даже земным поклоном. Наконец Райкин согласился.
– И тут ‑ закончил он свой рассказ, ‑ к нему подлетела секретарша. Она мигом сняла с него пальто, рукавицы, шапку, шарф. Потом Чуковский сел, по-детски вытянул ноги и закричал: «Клара Израилевна, а валенки? Крепостное право у нас дома ещё никто не отменял!
«Маршаку рассказ понравился, он долго и заразительно хохотал, вскидывая седую голову и поблескивая очками, – вспоминал Райкин. – Тут ему вдруг понадобилась какая-то бумага.
– Опять Розалия Ивановна куда-то засунула мою папку! – горестно воскликнул Маршак. ‑ После моей смерти потомки напишут про меня, как про Шекспира, что меня не было, ведь Розалия Ивановна теряет все мои рукописи!
В этот момент в комнату как раз вошла строгая домработница Розалия Ивановна с чашкой кофе ‑ папка тут же обнаружилась. Маршак отхлебнул кофе:
– Вечно сварите какую-нибудь гадость!
Домработница унесла чашку. Маршак вдогонку закричал:
‑ Куда унесли мой кофе?
‑ Там уже ничего не осталось.
‑ Нет, осталось.
‑ Я вам сейчас покажу.
Маршак заглянул в чашку, убедился, что она пустая, и проворчал:
– Вот вечно ей надо доказать своё! Единственная должность, которую Розалия Ивановна можете исполнять, – императрицы. Аркадий, вы не знаете, нет ли вакантного места императрицы?
И, повернувшись к ней, добавил:
– Розалия Ивановна, вы как солнце. Но плохо, когда солнца много. Мы хотим посидеть в тени и почитать стихи. Всё, администрация может удалиться!».
«Как же они похожи с Чуковским: два престарелых капризных ребёнка!» ‑ удивлялся Райкин.
Они действительно вели себя, как большие дети, и сами это признавали. Маршак определял свой психологически возраст пятью годами, а Чуковский говорил, что ему не меньше шести.
Однажды домработница попросила Маршака прибавить ей зарплату.
– Голубушка, детские писатели сами копейки получают, – отмахнулся он. – Приходится по выходным подрабатывать.
– Где же это? – удивилась домработница.
– В зоопарке, – без тени улыбки ответил писатель. – Я – гориллой, а Чуковский — крокодилом. Мне платят 300 рублей, а Корнею – 250.
Когда эту шутку пересказали Чуковскому, он не на шутку рассердился:
– Почему это у Маршака на 50 рублей больше?! Ведь крокодилом работать труднее!..
