В День российской печати, когда коллеги шумно поздравляют друг друга, я очень тихо поздравляю себя и вспоминаю заключительные слова Карела Чапека из рассказа «Как делается газета»: «Если бы мне было суждено вновь родиться на свет, я бы снова дал совратить себя в журналистику». От себя добавляя: «Хотя осталось от неё сегодня немного».
Глава Союза журналистов России Владимир Соловьёв сказал, что после пандемии множество редакций прекратили свою работу. И это несмотря на то, что журналистике и без пандемии в последние годы досталось изрядно: аудитория постепенно откочёвывает в Сеть, к (прости господи!) блогерам. Издание «МК» даже поминает понятную одним журналистам игру слов: День печали. Поясняю тем, кто не в теме: по невесть кем и когда заложенной традиции Дом печати, где располагаются редакции, называли Дом печали. Кто не верит – читайте роман Александра Гарроса «Серая слизь», где дело происходит в Риге. Параллельно узнаете много интересного про отечественную журналистику.
Я, впрочем, не хочу о грустном. Праздник всё-таки. Просто в этот день всегда вспоминаешь: как же, чёрт побери, так вышло, что в один прекрасный (не ирония!) день в журналистику занесло именно тебя?
Я попал туда в 23 года. Тогда у меня за плечами был год в вузовской «Университетской жизни», она же сокращённо – «УЖ». Надеюсь, что она жива и здравствует. Более того – надеюсь, что и «ужом» её звать не перестали. Там я впервые попробовал, каково оно – быть журналистом, не подозревая, конечно, что это станет делом всей жизни. Мы тогда делали номер, посвящённый межрегиональной «Студвесне», ночевали в университетской типографии на столах (и под ними), а нашим цензором был завтипографией, ежечасно пенявший нам на слишком фамильярный, с его точки зрения, подход. Тогда я убедился, что журналисты, наверное, самые лучшие люди на свете.
За прошедшие с тех пор двадцать лет я сменил шесть газет и две пресс-службы. По долгу службы побывал даже в некоем подобии «горячей точки», когда 13 октября 2005 года Нальчик подвергся нападению боевиков и никто из нас не стал отсиживаться в редакции. В другой раз три дня убил на поиски причин громкого конфликта в молодёжной среде, приведшего к самой массовой в истории города драке, опросив человек двести в колледжах, студенческих общежитиях и больничных коридорах. До сих пор горжусь тем, что проверил (и опроверг!) все популярные тогда в народе версии произошедшего. Делал репортаж из палат психоневрологического диспансера. Караулил привидение, до истерики пугавшее обитательниц общежития одного колледжа. Искал останки погибших на Курпских высотах. Лазал на скальную стенку, готовя статью про секцию скалолазания. Работал в самом западном регионе России в качестве корреспондента рубрики «Криминал», где за год у меня было всего два выходных: один на Новый год и один, когда я заболел. Помню, как-то раз сунулся с фотоаппаратом в наркопритон и уцелел только благодаря тому, что меня там приняли за опера, а однажды отмахал десять километров пешком, чтобы сфотографировать место преступления. Идти пришлось по лесной дороге среди полузаброшенных, но обитаемых развалин, а на обратном пути ещё и попал под ливень. Трудясь в этом качестве, я объездил всю область, изучив её лучше любого местного жителя и навидавшись в этих поездках такого, что увиденное снилось мне по ночам.
Иногда, конечно, как говорится, «накатывало». Лучше всего о подобном состоянии писал Довлатов: «Я оглядел заваленные газетами столы. Ощутил запах табачного дыма и клея. Испытал такую острую скуку и горечь, что даже атмосфера больницы уже не пугала меня».
Однажды накатило так, что бросил журналистику и подался повидать мир. Несколько лет работал в Турции, Египте, Вьетнаме. Но, подобно герою «Мимино», вернулся. Как сказал тот же Довлатов, «мне стало противно, и я ушёл. Вернее, остался».
Его воспоминания о работе журналиста вообще будто списаны с наших: «Шаблинский привозил из командировок вяленую рыбу, утиные яйца и даже живых поросят».
Я однажды привёз два арбуза. Еле дотащил их до двери…
Вообще легенд о журналистах ходило много. Например, как один газетный фотограф имел два класса образования, но снимал так, что мог претендовать на Пулитцеровскую премию. Он ночевал прямо у себя в фотолаборатории, под которые на всех этажах Дома печати традиционно отводили один и тот же кабинет. До сих пор помню посиделки в них.
Много всего было, в общем. Лично для меня это намного ценнее любой почётной грамоты (которых у меня, к слову, нет ни одной). Так что – нет, не День печали. Коллеги, с праздником!
